Люди

Николай Петров

Если смотреть сквозь ноты — увидишь музыку…

Пятый фортепианный концерт Людвига ван Бетховена, известный как «Королевский» («Император») — один самых таинственных шедевров композитора. Тайна его заключается в светлой, безмятежной, исполненной невероятной нежности сольной фортепианной части, которая по поэтичности и созерцательной мечтательности музыкального текста никак не вяжется с харизматичным образом бунтаря, революционера — автора Патетической и Героической симфоний. Но только в исполнении Николая Петрова это издавна любимое произведение впервые вызвало абсолютно точную и ясную ассоциацию с другой великой тайной композитора — «Письмом к Бессмертной возлюбленной», найденном в потайном ящике платяного шкафа вместе с документами о наследстве после смерти композитора.

«Мой ангел, мое все, мое я!» — именно эти строки всплыли в памяти самым чудесным образом во время концерта…

Когда Вы работаете над новым произведением, Вы учитываете предысторию его создания, ситуацию, жизненные обстоятельства автора, при которых оно было написано?

Я должен сказать, что в принципе судить о великих мира сего должно прежде всего по тому, что они оставили нам. По их творческому наследию. Потому что если мы будем говорить о периодах жизни, коллизиях, то мы тут же докопаемся до того, что Чайковский был педерастом, а Достоевский игроком, а Гоголь — импотентом…

…Насколько Вам важно знать, что подвигло автора написать то или иное произведение, какие мысли и личные переживания он вложил в него?

Естественно, я читал биографии всех великих композиторов, знаю периоды их жизни и творчества, что подвигло их к написанию произведений, но это все вторично. Это для самообразования. А гораздо важнее, есть такая английская пословица: если ты будешь смотреть сквозь деревья — то ты увидишь лес. Если перевести это на язык музыки — если ты будешь смотреть сквозь ноты — ты увидишь музыку.

Вы сегодня наглядно продемонстрировали и подтвердили свое звание непревзойденного ансамблиста. Абсолютная органичность и целостность звучания вашего рояля и симфонического оркестра имени Евгения Светланова — это результат длительных совместных репетиций или?..

…это Господь!… Можно, конечно, нарабатывать, но в принципе чувство ансамбля дается, конечно, от Бога. Оно или есть, или его нет. Мы знаем многих великолепных солистов, которые не могут играть в ансамблях. Знаете, почему? Многие солисты не могут уступить первенство. Они всегда будут тянуть одеяло на себя. А когда ты играешь в ансамбле, очень важно уметь находиться в тени. Потому что рядом с тобой такие же точно исполнители и солисты.

И дело, наверное, еще в том, что в конечном итоге первенствует всегда не тот или иной солист, а все-таки музыка…

Текст. Это абсолютно очевидно! Если написано «трио для фортепиано», значит, должно звучать трио, если написано «квинтет», значит, для пяти инструментов. Равнозначных! Нужно уметь отойти на второй план и чувство баланса звука, соотношения регистров музыкальных инструментов, вот это ощущение ансамбля, оно, конечно, замечательно. И в этой связи я должен сказать, что уже почти десять лет как у меня открылась новая фаза моей жизни, хотя я уже много лет пенсионер. Я играл со многими замечательными пианистами фортепианные дуэты. Но, наконец, я нашел себе партнера — у нас полная идентичность подхода к звукоизвлечению, к построению фразы, к балансу, к туше (Туше — общий характер фортепьянных звуков, зависящий от свойственной исполнителю манеры звукоизвлечения.) И мы работаем просто, как сукины дети, как лошади. Это — Александр Гиндин, замечательный пианист. И, хотя у нас абсолютный мезальянс: мне 67, ему — 33, пока мы это благополучно микшируем. И у нас абсолютная демократия. Это я поставил такие условия. Также как я с самого начала настоял на том, что за свои концерты мы получаем fifty-fifty, без всякого учета орденов. Во-первых, труд одинаков. Во-вторых — мы находимся в бане, все ордена и медали остались в предбаннике. Наверное, поэтому он меня так достает. Очень круто. И я его достаю. Вы знаете, в тот момент, когда умерли наши замечательные педагоги, сразу стало недоставать объективного дружеского уха. Метроном немножко заменяет, но только в смысле ритма — он не живой… Мы не всегда слышим свои недостатки, когда играем сами и пропускаем через свое ухо. Поэтому мы с Александром беспощадны друг к другу. Мы переиграли почти весь ансамблевый репертуар для двух роялей. Ну, что-то может быть осталось — четыре-пять концертов… А так мы практически сыграли все.

Что приносит большее удовольствие, удовлетворение — сольный концерт или концерт с оркестром?

Вы знаете, это одинаково — сольный, с оркестром или ансамблевый концерт — это абсолютно адекватные вещи. В каждом есть свои прелести, то, чего нет в другом. И по ощущению какого-то соревнования, когда с тобой находится музыкант, и чувство гораздо большей ответственности за точность ритмического попадания … Я имею в виду, что когда играешь один — ты более свободен, а когда с другими музыкантами… Ансамблевая игра — она значительно более строгая.

А кроме Гиндина есть в вашем окружении кто-то еще, чьему уху вы доверяете полностью?

Есть у меня несколько моих близких друзей, которым я доверяю и всегда после концерта прошу не целоваться-любиться, а высказаться объективно. Конечно, это музыкальные профессионалы.

Пианист, в отличие от других музыкантов, всегда зависит от инструмента, на котором предстоит играть, ведь каждый раз это инструмент незнакомый, не апробированный…

А что его апробировать? Подошел, пощупал и все понятно. Это как заядлый автомобилист: ему какую машину ни дай — он поедет. Дело в том, что некоторые умеют бороться с инструментом, некоторые опускают руки. Я могу похвастаться тем, что мне как-то удавалось обуздать непокорных… Но были случаи… Я помню в тогдашнем Свердловске получили новый «Стенвэй», еще не обыгранный. Меня директор предупредил: «Коля, будь осторожен, этот рояль тяжелый, к тому же только что прямо из ящика вынули…». Я говорю: «Давай его на сцену!». Поставили его на сцену, отыграл я первое отделение. А на втором попросил поставить старый.

Судя по Вашему выступлению, кишиневский рояль оказался на уровне.

Если честно, поганый инструмент. Он, конечно, «Стенвэй», но возраст… Понимаете, если даме 78 лет, то ее можно уважать, можно ей поклоняться, но ощущать к ней некрофильские чувства…

Не могу поверить. Во время выступления создалось впечатление, будто Вы сейчас, в эту минуту, не замечая публики, разговариваете с фортепиано о чем-то своем, очень личном и глубоком. Исповедуетесь, размышляете… Это уже не исполнительство, а некое сотворчество… Кстати, нет ли здесь противоречия? С одной стороны, безусловно, важно, чтобы материал был воссоздан исполнителем в максимальном соответствии авторскому замыслу. С другой — чем ярче исполнитель, тем, наверное, больше расхождения между оригиналом и его интерпретацией… Где та грань допустимого вторжения в авторский текст лично для Вас?

Дело в том, что всемирная беда музыкантов — никто сейчас нигде в мире не учит искусству звукоизвлечения. Учат играть на рояле, то есть преподают технологию игры. Преуспели в этом невероятно. При этом дремучесть современного освоения музыкального текста, она, конечно, просто поражает. Начинающие музыканты очаровываются блестящей техникой, которая, по сути — пустышка. Если бы сегодня в конкурсе принял участие Горовиц, он не дошел бы до второго тура. Как одаренный Юсов, которого забраковало жюри (притом состоявшее из хороших музыкантов), а я подобрал — и дал ему шанс. Техника не может быть самоцелью.

Вторая беда — это неумение читать авторский текст. Тот факт, что Рахманинов играл свои сочинения по-другому, нежели записано в его партитуре — как аргумент, безусловно, принимается. Но, прежде чем заниматься своим привнесением в то или иное сочинение, нужно, как мне кажется, изучить досконально то, что хотел сказать автор. Редактуры многочисленной, например, яростно мной ненавидимой редактуры Муджеллини (Бруно Муджеллини, 1871-1912 — итальянский пианист, композитор, педагог, редактор клавирных сочинений И. С.Баха, В. А. Моцарта, М. Клементи и др.), которая полностью отбивает у исполнителя инициативу, несть числа. Хотя Бах дал этой инициативы нам в полном объеме — ни темпов, ни штрихов, ни динамики — ничего! «Делай со мной, что хочешь, а я вот такой Великий Бах! Я на всех на вас плевать хотел». Я считаю, что нет большего вреда для молодого пианиста, чем издания Бруно Муджеллини и им подобные. Если бы была моя воля, я бы запретил издания Баха под его редакцией. К сожалению, это распространено. Ну и прибавим дремучее неумение пользования педалью. Особенно в сочинениях таких композиторов, как Скрябин, Дебюсси, Равель. Да и в других классических сочинениях сегодня практикуется исполнительство либо как сухой полуфабрикат, либо, как Шумахер на Феррари — на прямой передаче. Это беда. Бе-да!!! И это приводит к тому, что сейчас так много лауреатов первых премий и так мало настоящих личностей. То есть людей, которых мы вспоминаем так, как Софроницкого. Узнаем! Профессинальный музыкант всегда узнает по записям Юдину, Гилельса, того же Софроницкого …

А когда сегодня 30 миллионов китайцев учатся профессионально играть на рояле — 30 миллионов, я подчеркиваю, это в одном Китае, то у меня, честно говоря, это не вызывает большого энтузиазма. Классическое искусство сегодня стало значительно менее элитарным и востребованным. И эти люди фактически добровольно обрекают себя на 95 процентный проигрыш — это лохотрон.

То есть, Вы хотите сказать, что все 30 миллионов китайцев, обучающихся музыке, претендуют на профессиональную музыкальную деятельность и карьеру?

Да, и в этой ситуации вопрос, как человек играет, далеко не всегда имеет какой-то определяющий фактор. Это могут быть какие-то родственные, коррупционные или гомосексуальные отношения.

Раз уж Вы заговорили об определяющих факторах исполнительского мастерства… Не так давно конкурс имени П.И. Чайковского (в данном случае, мы говорим о конкурсе пианистов) был одним из самых престижных в мире. Тем самым безупречным мерилом таланта и мастерства. Что произошло, почему столь резко упал его рейтинг в международном музыкальном сообществе?

Произошло полное падение доверия к конкурсу Чайковского. Трагическое падение. На последних трех конкурсах практически не было никого из Европы: ни французов, ни немцев, ни англичан. Пару поляков, украинцы, белорусы, американцы с китайскими или корейскими фамилиями (написано USA — но это не коренные американцы, пришлые). И связано это с тем, что конкурс впитал в себя, аккумулировал все те хронические недостатки и преступления, которые творятся сейчас в мире на международных соревнованиях. Это — коррупция, это — «пропихивание» своих учеников и соответственно «заталкивание» более талантливых, чужих. Это — полная блокада гласности: никто не знает, кто как проголосовал. Я пытался, будучи председателем жюри, это дело изменить, мне это не удалось. И результат малоутешительный.

Из разговора складывается впечатление, что впереди — никаких перспектив, поскольку нет педагогов, нет школы, утеряны традиции…

… все есть. То, чему надо, то пробьется. Просто слишком много ненужных жертв. Ненужных, трагических жертв. Потому что нет такой другой профессии, как музыкант, которая требует 20-ти годичного образования, а в результате — кафедра балалайки в астраханском музыкальном училище. Не хочу обидеть это училище, там работают замечательные педагоги, но не для этого же люди столько учились…

Среди молодых есть яркие пианисты?

Есть! Называю вам в первую очередь — Александр Гаврилюк. Он живет в Берлине. Я считаю, что это один из самых ярких пианистов современности. Из действующих в России я бы отметил как очень резко прибавивших в мастерстве Николая Луганского, Александра Гиндина. Я прошу вас запомнить такое короткое имя — Чо. Этому мальчику 16 лет, на мой взгляд, он одарен в масштабе Моцарта. Ну, а пианистов в общем хороших очень много. На все вкусы, как в ресторане.

Сегодня весьма широко распространена так называемая популяризация классической музыки путем адаптации ее в новых ритмах, новом звучании, по сути, приближенном к попсе. Точнее, смысл подобных аранжировок — в упрощенном прочтении.

Я категорически против попсы. Я считаю, что попса — это мощнейшее орудие для дебилизации нации. В этом я убежден. Это не относится к хорошей эстраде, это не относится к джазу, это не относится к хорошему року.

Напрашивается вопрос — как складываются у Вас отношения с современными композиторами?

Я на сегодняшний день сыграл более 100 концертов для фортепиано с оркестром. Среди них были и авангардные сочинения, которые мне нравятся. Но вообще-то у меня очень сложные отношения с современными композиторами. Вот если бы я создавал современную энциклопедию, и там была бы статья на букву «К» — композиторы, я бы сказал, что это двуногое существо, передвигающееся с большим портфелем, набитым своими рукописями, и пытающееся всучить их любому исполнителю, за редким исключением. Когда-то Геннадий Рождественский предложил мне: «Попробуй, угадай двух композиторов, которые никогда не просили меня исполнять их сочинения». Я угадал обоих — Шостакович и Шнитке. Они никогда никого не просили. Наоборот, просили рукописи у них. Поэтому я мало знаю, что пишут, а если появляется что-то хорошее, я это нахожу. Слава Богу, еще живы Эшпай и Щедрин, из среднего поколения — Подгаец, Тертерян, Канчели, Караманов.

На мой взгляд, я его никому не навязываю, современная музыка должна обладать двумя наиважнейшими главными критериями. Первое — она должна быть насыщена эмоцией (музыка без эмоции мертва). И второе: я — супер профессиональный музыкант, с супер профессиональным образованием хочу иметь возможность отличить хорошее исполнение от плохого. Хочу сказать: «Вот эта вещь была исполнена хорошо, а эта — плохо». А когда я слышу музыку и это какой-то схоластический набор звуков, я… ну, что я могу сказать? Как-то на ТВ во время передачи в прямом эфире Артем Богатый дал отрывки из оперы одного господина (я не буду сейчас называть его имени). Я чуть не потерял сознание от ужаса, и когда он спросил моё мнение, я сразу сказал, что за такую музыку надо выдирать ноги из соответствующего места и обратно их не вставлять. Сказал я это в экран. Автор сидел, как оказалось, в зале. С тех пор он меня очень «любит».

Смею предположить, что Вас многие «очень любят» за «кроткий нрав». Достаточно вспомнить историю Вашего жесткого, чтоб не сказать яростного, возмущенного выступления в прессе в ответ на, мягко говоря, не этичные высказывания Андрея Гаврилова в адрес Святослава Рихтера…

…мерзкие!

Вы тогда недвусмысленно предложили просто не впускать в Россию подобных ему бывших соотечественников, коль скоро они ее так «любят»……

Ну, если ты приезжаешь в Россию и обкладываешь ее, так зачем ты сюда едешь? Если здесь все так плохо, какого ты сюда лезешь? И он не один такой. Люди уезжают отсюда, поливают все густым этим самым отваром кое-чего, а потом они же все приезжают сюда обратно. Выступать. Зачем, если вам так плохо тут? Ну, играйте себе там в своих замечательных государствах. И не надо учить нас, как нам себя вести в своей собственной стране. Мы, будучи здесь, покушали вот то самое, полным объемом, большими ложками. Другого не было. Я с Гавриловым лично не знаком. Однажды говорил по телефону. Он мне после всего позвонил и предложил участие в каком-то там гражданском мероприятии. Я сказал… Не буду говорить, что я сказал. Послал его в пешее путешествие…

СССР дал миру колоссальную культуру, и эта культура после распада Союза рассеялась по миру…

…вы правы. Не надо ни в коем случае наше прошлое поливать тем самым. Было много хорошего. Очень много. Того образования, которое мы получили, теперь не получишь. Нас учили музыке. А сейчас учат играть на рояле. Это большая разница. Огромная разница! И умеют сейчас играть на рояле гораздо лучше, чем всё наше поколение — громче, чище, ярче. И, главное, что все это с 12 лет. Есть, извините, у музыкантов такой термин — «жопчасы». Вот по этим самым «часам» нынешние музыканты побили все рекорды. Они знают, что они должны с 6-ти лет заниматься по 12 часов. Иначе ничего не получится. Ни детства, ничего… и в результате — вот эти самые гомункулусы. Полностью, шикарно обученные… и при этом, когда они спрашивают: «А почему у меня и там первая премия, и здесь первая премия, а я ничего не имею. Меня никуда не зовут, не приглашают?» — им не объяснишь, почему. Такая жизнь. А нас учили музыке, нас учили искусству, нас учили культуре. Теперь культуре у нас нигде не учат. Наши педагоги были миссионерами. Они жертвовали собой, подчас своей артистической карьерой во имя своих учеников. Сейчас уже это исключено. Сейчас педагоги консерватории берут с собственных учеников по 100 евро за дополнительные занятия.

Когда по телевизору крупным планом показывают ваши руки — они не соответствуют сложившемуся у обывателей стереотипу о руках пианиста. У вас не очень длинные и совсем не тонкие пальцы… Каким чудом или каторжным трудом Вы достигли своей фантастической виртуозности?

Есть по этому поводу хороший анекдот. Даму с пышным бюстом спросили, что она собирается делать с ним теперь, когда в моду вошли худышки. «Донашивать», — ответила дама.

Если не секрет, сколько времени в день Вы проводите за роялем?

Профессиональное музицирование — очень тяжелый труд. Физический. Но я вообще-то по этим «жопчасам» далеко не чемпион. Вот Саша Гиндин — он умеет сидеть и по восемь, и по девять часов за инструментом. А я очень мало играющий, точнее — занимающийся. Ну, вот как-то так получается… Не знаю, может быть поэтому мне близок Артур Мильштейн, который занимался от времени к времени, когда это нужно было, и как-то выходил и играл… Одному человеку нужно, прежде чем выйти на сцену, два часа разыгрываться, а у другого всегда руки теплые, он может, несколько дней не играя, выйти и сыграть. Конечно, злоупотреблять этим нельзя, но если это есть…

Вы хотите сказать, что можете себе позволить несколько дней вообще не подходить к инструменту?

Могу.

А затем без разогрева рук выйти и сыграть концерт?

Да, бывало.

Значит, это тоже от Бога? И длина пальцев здесь ни при чем.

Поэтому я об этом так свободно и говорю. Иначе бы я помалкивал.

Может быть, именно это свойство позволяет Вам, спустя несколько десятков лет активного концертирования, сохранять свежесть и непосредственность исполнения того или иного музыкального сочинения?

Стараюсь не терять свежесть общения с публикой, терпеть не могу рутину. Для меня каждый выход на концерт — это как первая брачная ночь. А когда начинается рутина, кончается искусство.

Интервью с народным артистом СССР, лауреатом Государственной премии России, президентом Академии российского искусства, президентом Международного благотворительного фонда, профессором Московской государственной консерватории пианистом Николаем Арнольдовичем Петровым Ольги Ляховой.