Он полагает, что его фильмы никуда не годятся, фильмы Скорсезе – еще хуже, а человечество в целом приводит его в уныние. Режиссер Аки Каурисмяки о том, почему только любовь, грибы и возлияния на съемочной площадке держат его на плаву.
Из интервью Саймона Хэттенстоуна для газеты The Guardian в апреле 2012 года
Каурисмяки, которому на днях исполнилось 55 лет более 30 лет снимает тоскливейшие комедии – ленты, являющиеся подлинным отражением не только его собственной души, но и духа его северной родины. Они мрачны и безрадостны, герои в них похожи на моржей, а героини – на крыс. Персонажи тянут свою безрадостную лямку на фабриках или в подземных угольных шахтах, моют посуду и лишь изредка перекидываются между собой хоть словом. (В снятой в 1990-ые «Девушке со спичечной фабрики» с начала фильма до первой реплики проходит 13 минут при общей продолжительности ленты в 68 минут.)
Они, как правило, слишком много пьют, а те, что порешительнее, и вовсе сводят счеты с жизнью. В одной из начальных сцен «Ариэля» отец и сын сидят в баре, затем отец встает, идет в уборную и пускает себе пулю в висок. Лучшее, на что могут рассчитывать его герои, – побег, совершаемый обычно посредством парохода.
Однако фильмы эти удивительным образом являются одновременно смешными и романтичными. Более того, чем горше отчаивается сам Каурисмяки, тем нежнее становятся его работы. Все просто, как объясняет режиссер: «Когда исчезает последняя надежда, не остается причин для пессимизма»
… Каурисмяки продолжает курить в практически полной темноте…и рассказывает мне о найденном им решении проблемы жизненной несправедливости. Соавторами такой философии вполне могли бы стать Сэмюэл Беккет и Усама бен Ладен. «Я не вижу для человечества иного выхода, – излагает он убийственно монотонным голосом, – кроме терроризма. Мы избавимся от 1%». Что за 1%? «Единственный способ, за счет которого человечество может выбраться из нынешнего бедственного положения, заключается в убийстве 1%, которому принадлежит все. 1%, который довел нас до того состояния, в котором гуманизм не имеет никакой ценности. Богатые. И политики, служащие марионетками в их руках».
Он когда-нибудь задумывался о том, чтобы пойти в политику? «Нет, никогда. Политика – грязное дело». Остается только догадываться, изрек бы мой собеседник что-нибудь другое, будь он трезвым; подозреваю, однако, что он мог бы стать еще более радикальным в своих выражениях. Конечно, нельзя исключать, что все это лишь позерство, но мне так не кажется.
Его собственная жизнь была еще тоскливее его фильмов. Он рассказывает о своих близких родственниках, которые покончили жизнь самоубийством, и просит меня не упоминать в статье их имена. Это был их личный выбор, заключает Каурисмяки, и он не хотел бы лезть в этот вопрос со своими суждениями. …
Правду ли говорят, что он может снимать, только если пьет? Нет, отметает он данное предположение, все это чушь; он не может писать сценарии и монтировать после выпивки, но во время съемок она ему не мешает, потому он и пьет. Однако у него нет в этом потребности.
Как бы он определил финский характер? «Меланхолия», – следует мгновенный ответ. Почему в Финляндии столь высок уровень самоубийств? «Отсутствие света. Света во всех смыслах. Солнечного света. В наши дни медики доказали, что людям необходим витамин D. Там же всегда темно, а когда темно на улице, мрак окутывает и сознание». Его это тоже беспокоит? Он заглатывает очередной бокал. «Я более-менее уверен, что покончу с собой, но время еще не пришло». Что вынудит его пойти на этот шаг? «Несчастье». Я чувствую, как во мне растет желание защитить его. Вы слишком романтичны, протестую я. «Да, да. Поэтому я выстрелю не в голову, а в сердце».
И все же для него, возможно, остается какая-то надежда. Полгода он со своей женой проводит в Португалии. Они отправились туда в поисках света? «Это самая удаленная от Финляндии европейская страна». Разговор заходит о его семье, и Каурисмяки упоминает жену, художника, который не любит выставлять свои работы. После 26 лет брака он еще очевидно очарован ей. Она так же несчастна, как и он? Каурисмяки улыбается. Открытой, дружелюбной улыбкой – ее пришлось долго ждать, но она того стоила. «Нет, моя жена любит жизнь. Иначе бы меня сейчас здесь не было». Бьюсь об заклад, более внимательного и романтичного мужа, чем Вы, не найти, высказываю я свою догадку. Уверен, Вы дарите ей цветы, и у нее по-прежнему хранится то желтое платье. «Да, оно у нее есть. Женские персонажи в моих последних трех фильмах – все это воплощения моей жены». Ей это нравится? «Она даже не заметила». У них есть дети? «Слишком много». Сколько? «Ни одного».
Затягиваясь новой сигаретой, он поясняет, что только сейчас опять начал курить. Сколько же он выкуривает в день? «Три пачки, 60 сигарет. Мой рекорд – 12 пачек. А когда мне приходится отвечать на такие идиотские вопросы, как Ваш, я волей-неволей вынужден курить больше». Звучит грубовато. Он расплывается в улыбке, как сорванец, знающий, что зашел слишком далеко. «Ну, я хотел увидеть Вашу реакцию. У меня не было намерения грубить, я лишь хотел Вас спровоцировать».
Любовь Каурисмяки к кинематографу по своей силе сопоставима разве что с отчаянием, в которое ввергают его современные фильмы – не в последнюю очередь и собственные. Он настаивает на том, что с 1970-х годов в мире не было создано ни одного киношедевра. А как на счет Скорсезе? Он фыркает и осушает бокал. «”Славные парни” – полное дерьмо. Это самый, самый паршивый фильм из когда-либо снятых. После «Бешеного быка» он не поднимался над уровнем жалкого любителя». Терренс Малик? «Его первый фильм [«Пустоши»] был хорош. Он снят в 70-х. После этого пошла христианская чушь».
…Я спрашиваю Каурисмяки, почему за шесть лет он не снял ни одного фильма. Потому что его фильмы ужасны, объясняет он; он стареет и становится медлительнее, да он уже и так слишком большую часть своей жизни отдал кино. Чем же он занимался все это время? «Я предпочитаю бродить по грибным местам в лесу». А потом есть то, что нашел? «Само собой, в Финляндии растут лучшие грибы». Каурисмяки закуривает в последний раз, и мы поднимаем бокалы за все хорошее, что есть в этой жизни: выпивку, грибы, смерть, его жену, любовь. Я спрашиваю, какого он мнения о своем последнем фильме. «Об этом что ли?» Он выглядит обескураженным, и мне приходится повторить вопрос. «Моем собственном?». Пауза. «Возможно, он – первый, который не пробуждает во мне ненависти»…
Перевод с английского: И. Васильев
Смысл жизни в том, чтобы выработать собственные моральные принципы, уважающие природу и человека, а затем следовать им.
Государства, которые не могут совладать со своими народами, — рвутся в космос. США, Россия, Китай и Индия думают, что завоюют космосом уважение своих граждан. А граждане, я уверен, думают про этих космонавтов: летите вы на х*й!
Счастье — в раздражении, в безнадежности, у которой нет дна. Меланхолия — мама счастья.
Алкоголь — это посредник между человеком и обществом. Сам я пью 35 лет, а сейчас у меня — временная передышка. Это моя система контроля.
Я несвободен. Во-первых, каждый человек — пленник своей культурной традиции. Во-вторых, если бы меня пытали, я бы сразу сдался.
Собаки — единственные, кто заслуживает серьезного разговора. Иногда идешь по парку и видишь, как женщины говорят со своими шпицами, будто это их мужья, которых они потеряли. Эти женщины не сумасшедшие — просто они любили.
Голливуд — это мертвая змея, чей хвост еще движется. Они думают, что с помощью искусственных спутников и системы зеркал можно отдалить закат солнца — помните, был такой план освещения ночного Чикаго? Но Голливуд умер в 1961 году, когда Николас Рей снял «Короля королей» — это заказное помпезное говно. Рей жаловался Бунюэлю, а тот спросил: «Зачем ты тогда этим занимаешься?» В это же самое время Бунюэль снимал кино прямо рядом со своим домом и каждый день ходил домой обедать. Я пытаюсь сказать, что никто и ничего не должен делать против себя. Зачем мне идти в Голливуд и быть рабом каких-то идиотов? Ведь из Голливуда никто не вернулся к своей прежней жизни.
Предел моих нынешних амбиций — это найти в лесу прекрасный белый гриб.
Мне пришлось несколько раз пойти на компромисс, и я это ненавижу. Человек, отдавший свою картину оскаровскому комитету (фильм Каурисмяки «Человек без прошлого» был в 2003 году номинирован на «Оскар». — Esquire), — шлюха и блядь. И меня недостаточно оправдывает тот факт, что во время вручения «Оскара» я ловил в Финляндии рыбу.
Я очень близок к насилию, когда при мне говорят, что человек — единственное существо, умеющее улыбаться. Я видел, как улыбаются птицы. И пусть для городского человека это звучит дико, но такой скромной улыбки, как у лося, я вообще ни у кого не встречал.
Человек оказался случайным — занятным, но не очень важным — отступлением в истории планеты. Выкачиваемые нами природные запасы приходят к концу. Думаю, скоро человек совершит свой самый гордый поступок: погубит себя за то, что погубил Землю. Я бы хотел быть оптимистом, но, судя по темпам, конец наступит уже в 2020-2040-х годах.
Всегда кажется, что прекрасное — это где-то о-о-о-чень далеко. У Терри Гилльяма, Мела Брукса, русских писателей Ильфа и Петрова прекрасное — это Бразилия. У меня была Португалия — самая отдаленная от Финляндии европейская страна. Так легко себе представить, что именно там тебя ждет счастье. Но, конечно, все мы знаем: нет ничего в этом далеке.
Вы когда-нибудь видели счастливого алкаша? Ну разве что вечером. А вечером все люди счастливы.
Черты ушедших времен живы в народной памяти и мифе, в музыке и литературе, но, конечно же, в первую очередь в кинематографе. В современном кинематографе нет режиссера более преданного сказочному и тонкому эффекту смешения времен, мест и настроений, чем финн Аки Каурисмяки. Его фильмы по-настоящему эксцентричны и, по сложившемуся у меня за последние годы впечатлению, несут на себе печать подлинной красоты, сочетая минимализм материала с глубиной художественного видения. Он относится к той же категории режиссеров, что и Годар, Ассаяс или Эдвард Янг, – все они снимают фильмы с целью удержать эфемерное, сложное, неуловимое чувство, сотканное из радости и меланхолии, триумфа и забвения – настроение, присутствие которого они ощущают в воздухе наших дней.
Его фильмы до такой степени умышленно лишены тяжеловесности, что порой создается впечатление, будто они готовы развеяться как дым и им не хватит сил двигаться дальше, как, собственно, и их персонажам, которые, кажется, могут в любой момент окончательно сбиться с пути, растворившись в печали, выпивке и бесцельном, бесконечном блуждании. Подобная невесомость распространяется и на его излюбленные сюжеты, которые всегда принимают форму короткого, непретенциозного анекдота, шутки или зарисовки из жизни…
Последние фильмы Каурисмяки, например, культовый «Человек без прошлого» (Mies vailla menneisyyttä, 2002), отмечены фирменной комичностью и бесстрастным юмором – а порой и мальчишеской глупостью – но вместе с тем пронзительно печальны и трогательны. Это свидетельствует о том, что Каурисмяки удалось полностью раскрыть и отшлифовать свой утонченный, ни на что не похожий кинематографический язык.
Каурисмяки решился пойти по самой тернистой дорожке кинематографического пространства – стопами Робера Брессона, проповедовавшего, что актеры должны использоваться в качестве натурщиков, быть просто фигурами («Ариэль» – наиболее яркое свидетельство влияния Брессона). Но Каурисмяки – это Брессон мирской, а не мистический, и ему удалось чудесным образом преобразовать строгие принципы своего учителя в свой собственный, лирический язык.
О чем повествуют фильмы Каурисмяки? В определенном смысле ни о чем особенном: в них показываются эпизоды будничной рутины: инертные действия, пустая трата времени, лишенные смысла, унылые или попросту принесенные в жертву лени фрагменты жизни. Определенные столпы ежедневной скуки и усилия, необходимые для того, чтобы в ней выжить: приготовить кофе, выкурить сигарету, напрячь слух, чтобы уловить заводную мелодию, доносящуюся из радиоприемника в соседней комнате, – все это во вселенной Каурисмяки приобретает первостепенную, временами мелодраматическую важность.
Фильмы Каурисмяки зачастую рассказывают о путешествиях, происходят ли они наяву либо только в сознании персонажей. Однако путешествия эти не имеют ничего общего с тем, как передвижения изображаются в большинстве фильмов, формирующих кинематографический мейнстрим. Что-то сдвигается с места, что-то меняется и для персонажей фильмов Каурисмяки, но речь здесь, как правило, идет о медленно нарастающем осознании, порой осознании собственного глубокого несчастья, и выработке какого-нибудь способа, который позволил бы продолжать жить под игом безрадостной рефлексии. Но при этом финского мастера с определенными оговорками можно назвать любителем хеппи-эндов, порой бессодержательных, ироничных, избито сентиментальных «счастливых» развязок, которые опять же вызывают аллюзии на более ранние и оптимистичные ленты, такие как «Эта прекрасная жизнь!» (It’s Wonderful Life, 1946) Франка Капры.
«Человека без прошлого», например, можно назвать условной, весьма сдержанной любовной историей. М (Маркку Пелтола) и Ирму (Кати Оутинен) из Армии спасения тянет друг к другу. В присущей Каурисмяки целомудренной манере зритель не допускается дальше поцелуя, прогулки, руки в руке. Но как много чувства в этом хрупком, находящемся в опасности союзе двух потерянных, израненных душ! Только Каурисмяки мог превратить сцену, в которой его героев скрывает проходящий грохочущий поезд, в незабываемую песню любви.
В картине «Вдаль уплывают облака» затрагиваются многие характерные для Каурисмяки темы: работа, безработица и собственный маленький бизнес. Главных героев, супружескую пару Илону и Лаури, играют два регулярно сотрудничающих с Каурисмяки актера – лишенные всякого гламура и внешнего изящества Кати Оутинен и Кари Вяянянен с прекрасными, полными смирения глазами. К сыгранным ими персонажам невозможно остаться равнодушным, ощущая окружающую их ауру беспросветного отчаяния и видя их стремление в одно мгновение отогнать тяжелые мысли о своей судьбе забыться в сигаретах, выпивке, музыке, танце, сне или воспоминании с горько-сладким привкусом. Илона и Лаури напомнили мне похожие пары в двух австралийских фильмах: в ленте «Новая жизнь Стэна и Джорджа» (Stan and George’s New Life, 1991) Брайана Маккензи и в короткометражном фильме Криса Уиндмилла «Птицы изумительно поют» (The Birds Do a Magnificent Tune, 1995).
Однако еще сильнее герои «Облаков» напомнили мне пару влюбленных из являющейся для меня квинтэссенцией фильмов о незаметных и непредсказуемых испытаниях повседневной жизни, великолепно непритязательной и гармонично сочетающей в себе поэзию и реальность ленты «Антуан и Антуанетта» (1947) режиссера Жака Беккера. Персонажи Каурисмяки, однако, не столь обыденны и страстны, как Антуан и Антуанетта, пожалуй, как и в их «двойниках» из упомянутых австралийских фильмов, в них чувствуется большая скрытность, таинственность и изможденность. В фильмах Каурисмяки напрочь отсутствует сексуальность – на самом деле даже поцелуй перед сном здесь довольно редок – но при всем при этом зритель ощущает трогательные, интимные узы, соединяющие людей, то, что Шигехико Хасуми называет «красноречивым молчанием» у Озу и Хоу Сяосянь.
Илона и Лаури теряют работу, и для них наступают тяжелые времена. В жизни пары начинается мучительный период, когда ни для одного из них не находится работы, и стыд, вызываемый этим, в особенности у Лаури, создает между ними пропасть молчания и не дает приблизиться друг к другу. Предметы обстановки, которые они с трудом смогли купить в рассрочку, например, новый телевизор, конфискованы без всяких церемоний. Но, в конце концов, нашим неловким, увядающим героям удается отыскать в себе внутренние силы, которые позволяют им открыть собственный ресторан.
…В его фильмах герои достигают своих целей спокойнее и размереннее, а над их успехами, в конечном счете, остается висеть знак вопроса, ведь борьба только прерывается, но не прекращается.
… сцены, в основном формальные, статичные и естественные, но всегда запоминающиеся; фирменные движения камеры во время ключевых сцен, которая приближается или удаляется на несколько метров; места для съемок, всегда прекрасно подобранные с учетом их странных и западающих в память особенностей; внешний вид актеров, их бесстрастные, повернутые к камере лица, сжатые кулаки и исполненные страдания и усталости, надломленные позы; и удивительное освещение, созданное Каурисмяки и его верным оператором Тимо Салминеном, – эти небольшие стрелы или пятна света, которые выхватывают руки, глаза и определенные предметы, озаряя их полным нежности, неземным свечением, которое напоминает нам о поэзии и магии, таящихся даже в самых серых уголках нашего мира.
Адриан Мартин 2007 год
Перевод: И. Васильев, О. Ярош