Йос Стеллинг. 1995 год. Нидерланды, Бельгия, Германия
Чтобы найти своего отца, ты должен научиться летать. Это не так уж сложно – надо только оторваться от земли и прислушаться к ветру.
Йос Стеллинг не был бы самим собой, если бы, помимо несомненного интереса к странной, розыгрышной, карнавальной стороне всего сущего, одновременно не проявлял себя как действительно серьёзный, умный, философски мыслящий художник, который по-человечески трогательно любит и жалеет будто бы никудышных персонажей, обнаруживая в них яркую индивидуальность и порой вспыхивающую лишь на миг нерастраченную «искру божью». Даже самые мрачные повествования о других исторических эпохах неожиданно окрашиваются в тёплые, душевные тона, когда речь заходит о какой-либо затаённой мечте ничем не примечательного человека, который словно преображается у нас на глазах, начиная источать некий внутренний свет. Блаженный превращается в благовещающего.
Стеллинг на своей всё-таки кальвинистской родине чувствует себя несколько неуютно из-за несомненной тяги к католичеству — как к более пышной, красочной, обставленной всевозможными ритуалами, исполненной разного рода таинств, предрасположенной к чудесам одной из христианских религий. Сам он признаётся, что куда лучше принимается зрителями именно в католических странах — Италии, Испании, Бразилии. А также неудивительно, что и в России — начиная с того момента, когда был открыт киноманами на Московских международных фестивалях 1985 и 1987 годов благодаря «Иллюзионисту» и «Стрелочнику», а через десятилетие удостоился по опросу публики приза «Золотой грифон» на Фестивале фестивалей в Санкт-Петербурге именно за «Летучего Голландца». Можно сказать, что века православия, где любовь к тоже богатым по убранству соборным действам соседствует с проповедями милосердия ко всем нищим и убогим, приучили к благосклонному восприятию такого искусства.
И голландский мастер, выписывающий с художнической страстью лики почти святых отшельников на фоне варварских, практически языческих обрядов, имеет больше общего с творчеством Андрея Тарковского («Летучий Голландец» явно перекликается с «Андреем Рублёвым»), нежели с работами Питера Гринауэя, которого пытаются записать то ли в последователи, то ли в соратники Йоса Стеллинга. Рассудочный английский церемониймейстер кажется ему слишком «занятым играми» (что звучит несколько парадоксально!), а вот русский режиссёр, который, наряду с впечатывающимися в сознание кинематографическими образами, порой не мог избавиться от излишнего многословия в диалогах, вызывает восхищение у демонстративного противника слов в кино.
Но всё равно клоунская или чаплиновская (если брать кино) традиция бессловесного действия — лишь нечто внешнее, притворщическое, если угодно — скоморошеское, менестрельское, что Стеллинг использует для видимости. Ему, как и Тарковскому, куда ближе Питер Брейгель-мужицкий, нежели Иероним Босх, поскольку предпочитает жизнь в формах самой жизни, однако с иносказательным смещением, когда разгадку можно найти, лишь внимательно вглядываясь в картину, будь то «Охотники на снегу» или «Падение Икара».
Фильм «Летучий Голландец» насквозь пронизан цитатами из живописи. Но и сами по себе представляют образцы искусного художества: то грубовато-площадного, сочного по краскам, а то изысканно-символического, утончённо-сюрреалистического, виртуозно обыгрывающего только доминирующие цвета на сознательно приглушённом по колориту фоне.
Как раз в «Летучем Голландце», дольше всего вынашиваемом проекте Стеллинга, который потратил на него десять лет жизни и немало денег, словно происходит встреча прежней карнавальной мистерии «Элкерлик» с густо настоенным на отвлечённом метафоризме «Стрелочником». Причём это заметно даже по конструкции ленты — вязкой, грубовато-земной в первой половине и неожиданно летучей, возвышенной, устремлённой в небеса во второй части повествования, когда и сам автор будто преодолевает притяжение Земли и достигает редкостной свободы самовыражения.
Сергей Кудрявцев