Писатель, публицист и политический деятель Эдуард Вениаминович Лимонов (настоящая фамилия Савенко) родился 22 февраля 1943 года в городе Дзержинске Горьковской области (ныне Нижегородская область).
В 1958 году окончил в Харькове восьмилетнюю школу. Приехав в Москву, вошел в круг молодых писателей и художников. Начинал как поэт, но его стихи отвергались советскими издательствами, он их распространял через самиздат (сборник «Кропоткин и другие стихотворения», 1968). Работал продавцом, монтажником, сталеваром и др.
В 1974 году эмигрировал в США, затем жил во Франции, в 1987 году получил гражданство Франции.
В 1975-1976 годах работал корректором в газете «Новое русское слово» в Нью-Йорке. В 1976 году в парижском издательстве вышел его автобиографический роман «Это я, Эдичка».
Книга принесла Лимонову широкую известность и скандальную репутацию. В 1979 году этот роман под названием «Русский поэт предпочитает больших негров» был издан на французском языке в Париже и переведен на многие языки мира.
Затем Лимонов написал романы «История его слуги» (1982), «Дневник неудачника» (1982), «Смерть современных героев»(1985), автобиографическую трилогию «Подросток Савенко» (1983), «Молодой негодяй» (1986), «…У нас была Великая эпоха» (1995).
В 1991 году Лимонов вернулся в Россию, в 1992 году получил российское гражданство.
В 1990-2010-х годах в произведениях Лимонова заметно усилилась политическая составляющая. Наряду с поэзией и прозой (в том числе романы «Последние дни супермена», 1996; «316, пункт «В», 1997; сборник рассказов «Девочка-зверь», 1993), он опубликовал сборники политических эссе и исторических портретов-миниатюр — «Убийство часового» (1994), «Священные монстры» (2003), «Титаны» (2014). Традиции русской и европейской мемуаристики, фронтовой и «тюремной» прозы нашли отражение в «Анатомии героя» (1998), «Книге мертвых» (т. 1-3, 2000-2015), «Книге воды» (2002), в книге «Дед. Роман нашего времени» (2014).
Некоторые произведения Эдуарда Лимонова экранизированы.
Эдуард Лимонов также известен как политический деятель. В июне 1992 года он вошел в состав «теневого кабинета» ЛДПР.
В 1994 году вместе с философом Александром Дугиным, музыкантом Егором Летовым, композитором Сергеем Курехиным создал Национал-большевистскую партию (в 2005 году решением суда партия была ликвидирована, в 2007 году суд признал партию экстремистской и запретил ее деятельность).
С 1994 года Эдуард Лимонов — автор и редактор партийной газеты «Лимонка».
В 2006 году была создана коалиция «Другая Россия», которую возглавили Михаил Касьянов, Гарри Каспаров и Эдуард Лимонов.
Эдуард Лимонов намеревался участвовать в выборах президента России 2012 года, однако ЦИК отказал ему в регистрации.
С ноября 2016 года Лимонов — колумнист русскоязычной версии сайта телеканала Russia Today. Читать колонку Лимонова на RT
Эдуард Лимонов был несколько раз женат, у него есть сын и дочь.
Цитаты
Жизнь сама по себе — бессмысленный процесс. Поэтому я всегда искал высокое занятие себе в жизни. Я хотел самоотверженно любить, с собой мне всегда было скучно. Я любил, как вижу сейчас, — необычно сильно и страшно, но оказалось, что я хотел ответной любви. Это уже нехорошо, когда хочешь чего-то взамен.
«Мастер и Маргарита» любимый шедевр российского обывателя. … во-первых, пародия на исторический роман. Во-вторых: это еще и плутовской роман, и очень-очень напоминает …«Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». В-третьих, добавлен небольшой элемент сверхъестественного… Смешав и встряхнув хорошенько все эти элементы, получаем очень лестную для обывателя книгу. В «Мастере и Маргарите» обыватель с его бутылью подсолнечного масла, с его ЖЭКами и прочей низкой реальностью присоединяется к высокой Истории. К Понтию Пилату и Христу. Ну как же обывателю не любить такую книгу?! Он ее и любит с завидным простецким задором. Хотя,.. книга получилась вульгарная, базарная, она разит подсолнечным маслом и обывательскими кальсонами. Эти кальсоны и масло преобладают и тянут вниз и Понтия Пилата, и Воланда, и Христа. С задачей создать шедевр — роман высокого штиля — Булгаков не справился, создал роман низкого, сродни «Золотому теленку». «Собачье сердце» — достаточно гнусный антипролетарский памфлет… сама интеллигенция может быть не менее противна, чем пролетариат. Самая удачная книга Булгакова, без сомнения,— это «Белая гвардия».
Форма имеет бОльшую власть над человеком, нежели принято считать.
Где-то сказано, что Роденовский «Мыслитель» насквозь лжив. Я согласен. Мысль это не высокое чело и напряжение лицевых мышц, это скорее вялое опадание всех лицевых складок, отекание лица вниз, расслабленность и бессмыслица должны на нем в действительности отражаться. Тот кто наблюдателен, мог не раз заметить это на себе. Так что Роден мудак. Мудаков в искусстве много, как и в других областях. Если бы он подписал свою скульптуру «Мысль», все было бы верно — внутри человека мысль напряжена, но именно поэтому внешнее в пренебрежении в этот момент.
Хочешь убить художника — купи его.
Тот народ был куда проще народа нынешнего, грубее и честнее. Большинство тех людей видели смерть во многих видах. Проверенные на зуб войной, они знали, что они не фальшивка, но люди…
«…для меня очевидно сегодня, что в тюрьме, как и во всем российском обществе, идеологией является дедовщина»
Помню, о том, что его убили, сообщила мне в Париже моя бывшая жена из Рима. «Ты спишь? Вставай, Джона Леннона убили!» — заявила она. «Меня это не колышет», — заявил я. «Целое поколение потеряло своего лидера», — сказала она. Тут я рассвирепел: «Терпеть не могу «Битлз», жадных рабочих подростков из Ливерпуля, дорвавшихся до «money». Убили и хорошо, избавили его от гнусной старости. Не будет коптить небо еще один пенсионер-песенник. Тому парню, что его пришил, спасибо сказать надо».
Любовей всегда бывает по меньшей мере две одновременно. Одна к недостижимому идеалу, другая — к доступному объекту.
Льва Николаевича Толстого, живи он сейчас, я ударил бы поленом по голове за кухонный морализм, беспримерное ханжество, за то, что не написал он в своих великих произведениях, как переебал изрядное количество крестьянских девушек в своих владениях…
Фриц знает, кто его победил на самом деле, как бы ревизионисты всего мира ни старались вытолкнуть русский народ из войны. Не будучи слепорожденным патриотом, чему свидетельство его биография и французское гражданство, автор предлагает ревизионистам посетить фрицевские кладбища. Там на могильных плитах солдат (автор с уважением вглядывался в могильные плиты!) фрицевские солдатики отцовского возраста, имея заведомые и неудивительные места рождения, поражают однообразностью мест смерти: «Москва», «Сталинград», «Курск» или более обширно: «Украина», «Восточный фронт»… — и дат от 1941?го до 1945?го. И ничтожно мало было, сколько автор ни разглядывал, мест гибели в Италии или Нормандии.
Я ещё не встречал людей, которые отказывались бы от интересного, пусть оно и «дурное».
На Западе считают, что Достоевский лучше всех сообщил в словах о русской душе и изобразил русских. Это неверно. Истеричные, плачущие, кричащие, болтающие без умолку часами, сморкающиеся и богохульствующие — население его книг — достоевские. Особый народ: достоевцы. С русскими у них мало общего. Разве только то, что они живут в русских городах — Санкт-Петербургах и прочих, на русских улицах, ходят по Невскому, и только. В западных постановках пьес Достоевского актеры ведут себя как умалишенные. Ибо умалишенными видят они достоевцев, принимая их за русских. Эта ошибка, может быть, много стоит России,..
Захватила, и стали жить. Да, в любви и согласии, но любовь и согласие во всех книгах — это конец истории, если пара не ставит перед собой никаких завоевательских, направленных против мира целей (из семьи направленных, вовне…).
…Пастернак — поэт талантливый, но человек робкий, путаный и угодливый, дачный философ, любитель свежего воздуха, старых книг и обеспеченной жизни. Я, которого от самого вида библиотек рвать тянет, презираю Пастернака, да. …написал и издал за границей свой сентиментальный шедевр — роман «Доктор Живаго» — гимн трусости русской интеллигенции…
Любовь не требует благодарности и удовлетворения. Любовь сама — удовлетворение.
Зобейда была высокого роста, и зад у неё, как это бывает иной раз у чёрных женщин был очень большой и существовал как бы отдельно от всего остального.
Но я решительно против индивидуального бессмертия. Бессмертие лишит нас трагизма, мы станем банальны. Воин не должен быть бессмертным. Бессмертие — это буржуазно.
Я все равно вас презираю. Не всех, но многих. За то, что живете вы скушно, продали себя в рабство службе, за ваши вульгарные клетчатые штаны, за то, что вы делаете деньги и никогда не видели света. Дерьмо!
Добавить Хочу купить Вы думаете, я никогда не тоскую о рабстве? Тоже тоскую иногда. О белом доме под деревьями, о большой семье, о бабушке, дедушке, отце и матери, о жене и детях. О работе, которая купит меня всего с головой, но взамен я буду иметь чудесный дом с лужайкой, с цветами, со множеством домашних машин, улыбающуюся чистенькую жену-американку, конопатого, в веснушках, измазанного вареньем сына в футбольных бутцах… Но что мечтать, – бесполезно. Судьба есть судьба, я слишком далеко уже ушел. У меня никогда не будет всего этого. Не рассядется семья за вечерним столом, и я, адвокат или доктор, не расскажу, какое у меня сегодня было сложное дело, или какая трудная, но интересная операция. Я подонок. Я получаю Вэлфэр. Сейчас мне нужно питать себя – жрать щи. Я один, мне нужно помнить о себе.
«Не говори…людям в глаза об их слабостях, жалей их, не обижай. У кого есть слабость, тот уже обижен!»
Рабы любят казаться свободными людьми.
Я в свое время внимательно прочел «Смерть Ивана Ильича». Ничего кроме скучного любопытства не испытал. Дело в том, что героизация обычного человека никогда не может удастся. В нем нет ничего интересного, в обычном человеке. Он не достоин ни жалости, ни удивления. Потому и неудача.
Жестокий климат породил жестокую государственность и жестокие нравы. Климат как проклятие до сих пор довлеет над Россией и русскими
Мы идем последние с пляжа, когда солнце уже садится, судача о том, что в Америке мало людей купается и плавает, большинство просто сидит на берегу, или плещется, зайдя в воду по колено, в то время как в СССР все стремятся заплыть подальше и ретивых купальщиков вылавливают спасательные лодки, заставляя плыть к берегу. – В этом коренное отличие русского характера от американского. Максимализм, – смеясь, говорю я.
Кесарем быть — дело сложное. Никогда не знаешь, что подставить народу, какой имидж — профиля или фаса. И никто Грузина быть Кесарем не учил. В любом случае он оказался, ему посчастливилось оказаться вождем народов Союза Советских в самый героический период их истории. Хотим мы того или не хотим. И он справился с задачей, следует признать, что неплохо. Иногда он достигал высот, сравнимых разве что с бронзовым жестом римских цезарей. Чего стоит, например, его величественно-бесчеловечное и героическое, отрывистое по поводу предложенного тевтонами обмена пленного сына Якова на фельдмаршала Паулюса: «Я солдат на фельдмаршалов не обмениваю!» Так он им бросил. Я думаю, они его зауважали…
В исконной американской литературе (за исключением урода в семье — Великого Эдгара По) присутствует провинциальность. Так же как и в русской. Чтобы стать выдающимся писателем, русский тоже должен покинуть Америку.
Вопрос состоит не в том, чтобы добиться для всех национальностей независимости, а в другом — как перестроить основы жизни человеческой, чтобы хотя бы избавить мир от войн, чтоб от имущественного неравенства избавить, чтобы от всеобщего убийства жизни работой избавить, чтоб мир любви научить, а не злобе и ненависти, к чему ведёт национальное выделение неизбежно.
Я злой, я нервный, я нехороший, я неинтересный… И все же я горжусь тем, что я нервный, и горжусь тем, что я злой. И я уверен, что я хороший, куда лучше их всех — и узких домашних профессоров, и ручных домашних псевдобунтарских поэтов.
Литература вообще стареет. И нужно плюнуть в лицо тем абсурдообожателям литературных памятников, тем уродам, кто утверждает, что понимает и получает наслаждение от чтения «Божественной Комедии» Данте в примерном переводе профессора Лозинского. Стареет литература стремительно, а особенно постарела дофрейдовская литература. Именно тогда произошло резкое деление: дофрейдовская и послефрейдовская литература.
На индивидуальное убийство наложено табу, хотя индивидуальный акт уничтожения именно твоего личного врага куда более нормален и имеет под собой более основательный фундамент — личного вреда, боли, ущерба, чем убийство врагов твоего государства на войне. Да и что это такое — враги моего народа, враги моего государства — кто ответственен сейчас за выбор врагов? Дряхлый провинциальный актер, которого шальная агрессивная американская нация выбрала своим предводителем, — президент Рейган? Суровая, облаченная в юбку и пиджак миссис с выправкой школьной учительницы указывает Англии, кто ее враг, и имеет право приносить в жертву юношей своего племени? Товарищ — суровый, на пороге старости, бывший глава внутренней и внешней разведки, прилежный советский «честный» бюрократ — Андропов? Мсье «социалист» Миттеран, все достоинство его и его партии в том, что они еще скучнее, чем предыдущие менеджеры Франции? Кто выбирает нам врагов, кто дает нам право на убийство анонимных врагов? Кто объявляет их врагами для нас? Всех сразу, декретом. И какие у объявляющих основания, мотивы… Достаточно ли оснований?..
Повсюду в странах «третьего мира», в Азии, Латинской Америке или Африке, население на своей шкуре давно испытало, что сформулированная Западом «Универсальная Декларация Прав Человека» — такое же орудие экспансии Запада, каким некогда был крест. как в свое время под предлогом христианизации европейцы безжалостно колонизировали планету, Запад использует сегодня права человека как средство вмешательства во внутренние дела неугодных ему стран. так демократ принимает себя за полноправного гражданина ИХ мира, ему недоступно понимание истинной сущности ИХ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА, по которым нас заставляют жить.
Если вы можете проснуться однажды дождливым весенним утром, полежать, подумать, послушать музыку и честно сказать себе вдруг: «А ведь я никто в этой жизни — говно и пыль», тогда на вас еще рано ставить крест. Только честно, не для людей, а для себя признаться.
Ведь говорить правду — самое извращенное удовольствие.
Счастье — это то состояние, когда ты можешь любить настоящее. Не прошлое, не будущее — но настоящее.
Когда обиженно утверждают под предлогом святости мёртвых банальное «о мёртвых — ничего или только хорошее» — это продолжение во времени обычного, пошлого обывательского конформизма и ханжества. О мёртвых надо говорить плохое, иначе, неосудив их, мы не разберёмся с живыми. Мёртвых вообще всегда больше, чем живых. Быть мёртвым — куда более естественное состояние. Поэтому — какие тут церемонии могут быть, мёртвых жалеть не надо. Какие были — такие и были.
Никаких (особых) задач для нас природа не придумала. Только Лукавый спасает нас от жизненной скуки.
Любовь выше личной обиды.
Русские привычки не приносят счастья.
Да, мои единомышленники мне ближе моей матери, жены, сына и семьи.
Америка всегда умела неистово бросаться в крайности, прощать себе крайности и делать на этих крайностях деньги. Страна, которая в конце 60-х и в 70-х годах могла похвалиться, что в ней трудно найти младшего школьника, не затягивавшегося джойнтом из марихуаны, и где девочки стеснялись сохранять невинность после 13 лет, еще в 50-е была крайне пуританской страной двубортных костюмов, галстуков и коробчатых неудобных шляп. А в 80-е и 90-е вновь стала пуританской до одури страной воркоголиков (workaholics) и новых христиан.
Сексуальный комфорт недооценен в нашем обществе, между тем он огромная ценность, выше золота, пачки долларов, пушнины или «кадиллака».
То, что европейская цивилизация отошла от заданных изначально параметров поведения двух видов человека — мужчины и женщины — и всё более выравнивает их, наверняка не пройдет даром для человечества. Наверняка вскоре мы почувствуем негативный set back. Возможно, снизится желание двух видов человека обладать друг другом. Возможно, исчезнет страсть. Тогда мы вымрем. А дети, рожденные без страсти, в пробирках, будут серыми, квелыми и плаксивыми.
С возрастом я все меньше испытываю необходимость что-либо объяснять, тем более, что и по многократному опыту знаю — ничего объяснить нельзя, слова у нас выражают разный смысл у всех, у каждого свой, бесполезно.