Алексей Попогребский. 2010 год. Россия
Из интервью с Алексеем Попогребским
Я знаю, что многие вещи в картине остались непонятными, – я показывал фильм многим людям, причем не коллегам своим, не кинематографистам. А почему все должно быть понятно? Разве мы сами всегда можем объяснить причины того или иного своего поступка? «Почему ты это сделал?» – «Не знаю». А чужих – и подавно. Тем более что вряд ли кто-то из зрителей окажется в такой ситуации, как мои герои, она слишком исключительна, эта ситуация. Но провести в себе эмоциональную работу, напрячься и попытаться представить себе различные мотивы различных поступков – это никогда не вредно. Мы часто совершаем необъяснимые поступки, которые потом могут иметь серьезные последствия.
Я не считаю себя профессионалом – я любитель. От слова «любить». У меня нет диплома режиссера. Я делаю то, что я люблю. В детстве я зачитывался книгами о полярниках, причем не красивыми рассказами, а дневниками. И когда появилась возможность оказаться в тех местах, о которых я мечтал, – как я мог ею не воспользоваться?
Было бы архинечестно по отношению к съемочной группе и к зрителю устроить съемки в тепличных условиях. Мы снимали в тех же интерьерах, где жили артисты. Медведь, который является герою, – это настоящий, реальный медведь, который там живет. Для внутренней правды персонажей мы нигде не могли бы получить больше, чем получили там. А уж сколько нам поставляла природа!
Она была нашим драматургом, она нам помогала, подсказывала. Например, в фильме есть эпизод, где молодой герой жутко раздражен, он злится на старшего. Мне хотелось как-то усилить это ощущение раздражения. И тут природа подогнала нам комаров, в страшных количествах. Гриша Добрыгин, играющий молодого, отмахивается от них, бьет их, и это так здорово сыграло на его состояние. Природа была такой красоты, что я боялся впасть в синдром National geographic, увлечься этой красотой. У меня осталось еще очень много материала, из которого легко можно сделать пару полнометражных видовых фильмов. Над каждым кадром мы думали: он работает на историю или просто на «красивость»? И выбирали тот, который продиктован драматургией, пусть он даже менее выигрышен визуально.
Если в фильме есть ДНК жизни, если он жизнеспособен, то он будет жить. Если он не жизнеспособен, как бы ты его не перемонтировал, он развалится. Мне кажется, что мои фильмы выжили. В них, видимо, было заложено что-то, пусть кустарное, не очень профессиональное, но живое. Именно в этом, наверное, и заключается их ценность.